Письма (20 февраля 1984 г. — 2 октября 1984 г.) - Сергей Довлатов - Игорь Ефимов.
Эпистолярный роман. с. 290-317.
<< В начало
ПИСЬМА 20 февраля 1984 г. — 2 октября 1984 г.
Ефимов — Довлатову
20 февраля 1984 года
Дорогой Сережа!
Вы, наверное, устали от басурманских рецензий, но вот — посылаю еще одну. Вообще же в этом выпуске журнала «Мировая литература сегодня» шесть рецензий на книги «Эрмитажа». Кроме Вас: Вайль и Генис, Суслов, Аксенов (пьесы), Бунин (по-английски), мои «Архивы».
Всех благ, дружески
Игорь.
Довлатов — Ефимову
24 февраля 1984 года
Дорогой Игорь!
Во-первых, спасибо за книжки. С «Вавиловым» [М. Поповского] от души Вас поздравляю, прочитал немедленно, все закреплено, последовательно, и написано хорошо, в самом органичном для Поповского духе, он, конечно, молодец. Все там хорошо: и памфлет, и биография, и хитрости с документами, а главное — все меньше книг, которые ты способен прочесть до конца. А в «Новом американце» Поповский был — слон в посудной лавке. Ну и характер, конечно, наждачный.
Волохонский же, по-моему, двойник Саши Соколова. Оба эти гаврика загадочным для меня образом умудряются совмещать темноту смысла с пошлостью. Льщу себя надеждой, что он издал все это за собственный счет.
Лосев странно тянет со страничкой текста о себе. Я уже мягко предлагал, что напишу сам, но он не поддался. Картинка Мирецкова — подходит (если отказаться от Лешиного проекта), послал ему копию для решения. Опять же — тянет.
Очень рад, что поедете к Дебреценям. Его жена Джилл еще симпатичнее. А в нем самое приятное — смесь мужества с интеллигентностью: много ли таких среди наших общих знакомых? Шигашов? Воскобойников?
За копию рецензии из «Мировой литературы» огромное спасибо. Пошлю зирокс Ане Фридман — она сейчас корпит над «Зоной», срок у нее — к маю, а готово страниц 35.
На «Компромисс», действительно, было много рецензий, больше тридцати, и все положительные, но это каким-то странным непостижимым образом ни на что не влияет. Готлиб (шишка из «Кнопфа») сказал: «Больше рецензий — это лучше, чем меньше, положительные — лучше отрицательных, но все это ничего не значит». Я спросил: «А что же значит, качество книги?». Он сказал:
«Нет, качество высокое, это во всех рецензиях указано». Тогда я совсем растерялся и спросил: «Ну а что же все-таки — значит?» Он сказал — имя. Но откуда же мне взять имя, если я написал книжку, ее все хвалят, а имени все нет и нет?.. Короче, я понял, что сначала надо стать Брук Шилдс, а потом уже сочинять рассказы.
Посылаю из хвастовства одну рецензию, наиболее колоритную, и один читательский отклик.
Жизнь осложняется тем, что из этнического курьеза, который вызывает только презрительную симпатию, я перешел в категорию, где тебя уже можно не любить, враждовать с тобой, где идет борьба, где все разделено на лобби: западный берег, восточный берег, левые, правые, «Н.Й.Таймс», «Вилледж Войс», и даже, я не шучу, гомосеки и не гомосеки. Со мной уже может быть так:
где-то что-то не печатают, потому что редактор сказал:
«А, это тип из «Ньюйоркера», который услаждает дантистов своими обтекаемыми, гладкими байками! Ну его к черту!..» Так уже было и не раз.
Как-то раз я снова благодарил своего агента за какие-то услуги и старания, восхищался его отношением ко мне, заверял его в своем полном доверии, а он (человек с юмором) сказал:
— Дай Бог тебе достигнуть того уровня, когда я начну тебя обворовывать!..
Ну, ладно.
Надеюсь, у вас все нормально, все женщины здоровы, работа идет? Как новый детектив? Не продвинулись ли «Архивы» в американском или кинонаправлении? Я все-таки уверен, что, живя в Нью-Йорке, Вы бы ускорили многие свои проекты.
Пока что, обнимаю. Катя очень смягчилась и уже не оскорбляет меня без повода. Лена неизменна, как метр-эталон в Париже. Коля — вождь краснокожих.
Да, недавно звонил Карл Проффер — Лена говорит, задыхался. Хочет устроить чуть ли не прощание с друзьями. Ужас.
Да, и еще. Вдова Леонидова притащила мне гору его бумаг — просит разобраться и подготовить для «Эрмитажа». То есть, будет издавать Пашины две книжки. Я, что сумею, сделаю. Очевидно, вы с ней в каких-то телефонных или письменных отношениях. Короче, я пока что буду разбираться в бумагах.
Обнимаю еще раз. Пора уже встретиться.
Ваш С.Д.
Довлатов — Ефимову
8 марта 1984 года
Дорогой Игорь!
Благодарю за каталог и «Выбор в аду» Риты Бракман. Каталоги, мне кажется. Вы делаете более грамотно, чем другие. В них легко ориентироваться, и все ясно. Как человек фантастически нудный, могу добавить, что буковки в верхней части передней обложки — жидковаты. Давайте к следующему каталогу я Вам сделаю в «Эни-фототайп» на роскошной машине — жирненькие и плотненькие?
«Заповедник» благородно установлен на видном месте.
Кажется, я буду переписывать, доводить до приемлемого уровня и печатать в «Гранях» свои радиорецензии.
Статья о русских в «Тайм» меня разочаровала. Давать оценку себе самому не могу, но в остальном там нарушены все мыслимые пропорции. Бродский представлен как заметное этническое явление в одном ряду с Аркадием Львовым и Ниной Воронель, зато совсем не упомянуты — Владимов и Войнович. Что-то стали меня раздражать американские специалисты по русской литературе, мать их за ногу.
Леша Лосев, как и многие другие, человек довольно странный. Он дал мне тысячу инструкций насчет обложки своего сборника очерков (кстати, у него заглавие «Жратва», а не «Распределитель»), трижды переписывал биографическую справку о себе и, наконец, бестактно сказал: «Если бы вы знали, насколько мне безразлично, как все это будет выглядеть».
Тем не менее обложка и титульный лист — готовы. Вышлю их отдельной бандеролью завтра, так как хочу оставить копии для Леши и Нины. Я сделал единственный вариант, соответствующий Лешиному проекту. Задняя обложка — чистая, я бы посоветовал Вам, в отличие от «Риты Бракман», дать на заднюю обложку список книг «Эрмитажа» — это принято. И еще один, простите, совет — набрать эти книги жирным сенчурикепсом и увеличить на зироксе на 20%, надеюсь, в Анн Арборе есть такие машины. Иначе машинописный (не заголовочный шрифт) на обложке выглядит тускло. Я поставил на задней обложке Ваш кораблик и марку с адресом. Если можно, замените их более контрастным и четким вариантом. Книги должны быть выровнены по центру. Но это Вы и без меня знаете.
Обложка, если возможно, глянцевая, как у «Заповедника», обязательно — черно-белая, иначе пропадет стилизация под советскую газету.
И еще. Я потратил на все это некоторые средства, время и усилия и хотел бы просить Вас о таком жесте. Если это почему-либо Вас не раздражает, я хотел бы, чтобы среди выходных данных было указано: «Оформление С.Довлатова», что, в общем, соответствует действительности. Леша дал самую общую идею, которую я развил и воплотил. Кроме того, вместе с обложкой я пришлю Вам копию шаржа Миши Беломлинского на Лосева, сделанного бледным карандашом на серой бумаге, который превращен мною путем череды фотостатов в отчетливый контрастный рисунок. С Вашей маркой я этого не сделал, потому что фотостаты (даже по блату) дорогие, а у Вас наверняка есть четкий вариант. (Я снова посмотрел — можно не заменять.)
Как Вы давно заметили, я очень горжусь своими полухудожественными дарованиями, и потому «оформление Довлатова» надолго согреет мою озябшую душу. Разумеется, я согласую это с Лешей и Ниной, но Лешин ответ из Германии может задержаться. Тем не менее я абсолютно уверен, что Леша возражать не будет. По-моему, такое указание ни с какой стороны не может вызвать его неудовольствия. Надеюсь, и Лена Ефимова не обидится, у нее работы хватает.
Недавно я был в Пен-клубе, записывали для «Либерти» вечер поэзии Ирины Ратушинской, в котором принимал участие Иосиф. Затем мы с ним вышли, и на улице Бродский вдруг сказал мне довольно энергичный литературный комплимент. И я подумал — это единственное, что мне следовало записать на магнитофон. Иосиф, как и на собственном вечере (по рассказам), был спокоен, даже весел и очень приветлив.
Марк Поповский, книгу которого о Вавилоне я повсюду справедливо расхваливаю, прислал на радио «Либерти» заявку на серию передач о сексе в СССР. Одна из первых передач в цикле называется: «Как довести женщину до беспамятства». Есть что-то глубоко нескромное в такой методичке. Будучи сплетником, я, наверное, уже рассказывал Вам, что Марк Александрович сказал одной совершенно бездарной журналистке и страшно уродливой женщине: «Дайте мне власть над вами, а я дам вам славу!». Как Вы думаете, Пушкин мог бы такое сказать? Выдумать такую замечательную фразу она не могла в силу все той же бездарности. Тут виден профессиональный литератор.
Всех обнимаю. Ждите обложку, я ее как следует упакую и запасусь идеальными копиями.
Ваш С. Довлатов.
Р.S. Леша прислал (на будущее) подробные инструкции по оформлению стихов — его и Еремина. Причем это больше относится к вам, чем ко мне, то есть — к тексту, а не к обложкам. Я Вам пошлю копию его письма, а Вы будьте готовы к довольно трудоемкой работе, или же к тому, чтобы выслать мне оба набора для ухищренного макетирования. Но это, слава Богу, в будущем.
Всего вам всем доброго. Лена и мама кланяются. Привет Анне Васильевне.
С.
Р.Р.S. Да, забыл еще один момент. Вас может смутить рамочка, которая подходит к самому краю обложки, поскольку в типографии есть допущения при обрезе. Если Вам кажется, что может получиться брак, то есть, рамку могут отрезать, то либо уберите ее (к сожалению), либо, и это, по-моему, лучше — увеличьте немного, на полсантиметра в ширину и высоту формат самой книги, что отодвинет рамку от опасного края.
Простите за бесчисленные советы, но я не только полуоформитель, но и полуеврей.
С.
Ефимов — Довлатову
19 марта 1984 года
Дорогой Сережа!
Получили макет обложки. Выглядит профессионально, придумано и выполнено со вкусом. Беда, однако, состоит в том, что я не мог бы принять его, даже если бы название было правильным. Ибо у среднего читателя при взгляде на такую книжку реакция была бы однозначной: «А, очередная сатира на советскую власть. Надоело». У меня настолько слабы надежды, что я смогу вернуть деньги, вложенные в эту книгу, что я, честное слово, не могу рисковать еще дополнительными потерями. Конечно, можно говорить, что я заблуждаюсь, что я не знаю покупателя и т.д. Но это мой опыт — другого у меня нет. И мои деньги — а их не густо. Так что я просто не знаю, что делать. Вы вложили столько сил и времени, но я уверен, что труд не пропадет: обложку можно будет использовать для какой-то другой книги, заменив лишь слова. А может быть, для Вас это послужит толчком написать книгу под названием «Жратва»? История литературы не знает примера, когда книга писалась бы к готовой обложке — по крайней мере абсолютная оригинальность хода обеспечена.
Из газет узнали, что праздник культуры Российской Американской Капиталистической Республики в Анн Арборе состоится. Будем рады, если Вы с Леной остановитесь у нас. Даем отдельную комнату. Вечером после выступления Профферы, очевидно, позовут вас всех к себе, но все остальное время — сколько вы тут сможете пробыть — милости просим к нам. Тогда обсудим, что делать с обложкой, с русской литературой, с американскими славистами.
Поклоны семье,
Ваш Игорь.
Ефимов — Довлатову
28 апреля 1984 года
Дорогой Сережа!
Вчера получили известие о самоубийстве Яши Виньковецкого. Как в банальном безвкусном романе: вот была абсолютно успешная, благополучная семья и вот как все рухнуло в один день. И как будто мало чистого ужаса случившегося, мы еще оказались каким-то боком, каким-то краем замешены в эту драму.
Подробностей пока не знаем. Знаю только, что их обвинили в использовании культурно-благотворительных денег для издания книги Дины [Виньковецкой] и что она заявила им, что да, они получали деньги от продажи и что почти покрыли свои расходы. Фирма их звонила нам месяц назад и пыталась выспрашивать меня об условиях издания. Каким-то чудом я был настороже в этот момент и заявил им, что с готовностью предоставлю всю информацию, если меня письменно попросит об этом сама авторша, с которой наше издательство и вело все деловые отношения. (А был бы расслабленный или выпивши — так мог бы и проморгать, и ляпнуть. Это ничего бы не изменило, раз уж она сама призналась, но я бы грыз себя до конца дней.) Я тут же позвонил и спросил, что происходит, как мне себя вести. Дина пыталась занять позицию, что, мол, да скажи им все, как есть. Я попросил к телефону Яшу. Он говорил вяло, уклончиво, но согласился, что пока я поступаю правильно. После чего я повторил свои аргументы письменно и отправил их в фирму (получив сначала их — Эксона — письменный запрос). Я уже начал забывать эту историю, и вот...
Не думаю, что расследование коснулось одних «Илюшиных разговоров». Там несколько лет действовал клуб «Голубой лагуны», устраивались конференции по русскому авангарду и футуризму, печатались на какие-то средства кирпичи поэтической антологии под редакцией Кузьминского. И если они допускали какие-то неувязки в отчетности, очень могло случиться, что Яша не стал извиняться и не пообещал исправить, а попытался занять принципиальную позицию абсолютной правоты. Вот это могло озлить администрацию. Именно такая позиция озлила многих его друзей в Москве, когда он пытался защищать поведение Марамзина на процессе.
Кстати, Марамзин звонил (разговаривала с ним Марина), он полон такого же гневного возмущения, поднимает кампанию в защиту доброго имени Яши, еще не зная, как все было. Уже предвижу, каким презрением он меня обдаст, когда я откажусь включаться до выяснения всех обстоятельств. Но я не могу, не могу.
За первые четыре месяца високосный год прокатился по нашим друзьям тяжелым катком: в одной семье умерли родители, в другой — открылся рак, в третьей — еще что-то неизлечимое, и вот теперь — самоубийство. Увольнения и автокатастрофы уже не засчитываются.
Мы будем в Нью-Йорке примерно с 10-го по 17 июля — увидимся.
Обнимаю все семейство,
Ваш Игорь.
Довлатов — Ефимову
4 мая 1984 года
Дорогой Игорь!
Смету получил, благодарю. Сейчас мой подопечный наводит справки в других местах, за что Вы, надеюсь, на него не в обиде. Человек он бедный, как можно догадаться по содержанию книги: из не пенсионеров мемуары сочиняю я один. Короче, в его стремлении сэкономить нет, я думаю, ничего предосудительного. Хотя нет сомнения, что качество в «Эрмитаже» будет наилучшим. (Мой друг Гриша Поляк умудряется сооружать какие-то неслыханные, заведомо коллекционные книги с титульными листами в середине тома и с указанием в выходных данных: «Под ...щей .....цией ...фа ....дского», что должно означать: «Об общей редакцией Иосифа Бродского», но воск подсох от Гришиной медлительности, и буквы отвалились.
Если бы у меня, как у Гладилина, вышла книга с опечаткой на обложке (у Глезера вышла с тремя), я бы любыми способами, вплоть до суда, добивался уничтожения всех экземпляров до единого.
Короче, спасибо. О Виньковецком поговорим при встрече. Статьи в газетах очень нежные, но малопрофессиональные, дочитав, хочется задать вопрос, почему же все-таки удавился такой преуспевающий и разносторонний христианин?
Ждем вас в Нью-Йорке к 10 июля. Это что же, славистская конференция, издательские переговоры, или просто отдых? Где вы намерены жить? Хорошо бы у нас, по принципу «В тесноте, да не в обиде».
Обнимаю.
С.
Пишу в ужасной спешке, без черновиков. Отсутствие времени стало кошмаром моей жизни. Не сердитесь.
Довлатов — Ефимовым
15 мая 1984 года
Дорогие Игорь и Марина!
От души поздравляю вас обоих [с 25-летием свадьбы] и благодарю за многолетнее ощущение приязни с вашей стороны, которое так помогло мне когда-то обрести минимум уверенности в себе и помогает сейчас защититься от чувства одиночества и безнадежности.
Ваше ровное и неизменное дружелюбие было на протяжении всей моей, так сказать — литературной жизни чуть ли не единственной психологической опорой, а поскольку я и сейчас вижу в литературе единственный смысл своего существования, то и продолжаю относиться к вам с благодарностью и любовью.
Уже здесь, в эмиграции, оказавшись для всех нас редким, даже уникальным примером достоинства, упорства и смирения, вы олицетворяете собой то лучшее, что было в ленинградской жизни, и с чем я не хотел бы расставаться, несмотря на все ссоры, разрывы и перемены в отношениях с людьми.
Мне кажется, уже и сейчас ваши достоинства вознаграждены той завидной атмосферой, которая установилась в вашем семействе, так что в будущем я могу пожелать вам лишь самой полной меры успешности и признания, которых вы заслуживаете.
Надо ли говорить, что мои чувства разделяет вся наша семья, и что они, эти чувства, распространяются, в свою очередь, на всех ваших родных и близких.
Надеюсь, когда-нибудь жизнь предоставит мне возможность выразить свое расположение к вам в действенной и ощутимой форме, а пока мне остается лишь еще раз заверить вас в своем уважении и в своей любви.
Обнимаю вас и жду встречи.
С. Довлатов.
Довлатов — Ефимову
19 июня 1984 года
Дорогой Игорь!
Получил обе книжки — спасибо. «Жесты» [Barbага Monаhаn. «Dictionary of Russian Gesture»] с ходу отвергнуты радио «Либерти» за внепропагандистский характер и необычный жанр. Я как раз не согласен, пропагандистский момент там есть и может быть выявлен в рецензии, но не устно по радио, а в газете с приведением иллюстраций.
Лешу же обязательно расхвалю недели через три.
Посылаю Вам Риту Бракман [рец. на ее книгу «Выбор в аду»].
Сборник «Мулета» неправдоподобно убог и полон свинства.
Успел ли я рассказать Вам по телефону о таком занятном происшествии? Куба приобрела права на «Компромисс», после чего моему агенту звонил деятель из ФБР и спрашивал, не коммунист ли я? Болван-агент, который, по его выражению, «любит всем показывать кулак», сказал, что это не их собачье дело. В результате возникла сложная переписка с участием нескольких лиц. Все это меня беспокоит, потому что мы с Леной — злостные неплательщики долгов (Меттер!), а во-вторых, у нас нет ни Грин-карты, ни тем более гражданства.
Лена с ребенком уехала на дачу, чему я внезапно обрадовался. Все же слишком много нас в одной квартире. Вам ли этого не понять?
Катя изъявляет пассивную готовность продолжить образование (в неизвестном направлении), чем вызвала с нашей стороны немоту, благоговение и трепет.
Всех обнимаю. Наташу — персонально. Передам ей с вами из Нью-Йорка кучку никчемных, но обольстительных предметов.
Ваш С. Д.
Р.S. Сообщаю Вам, что я перечитал два романа Достоевского, а также «Войну и мир» и 5 рассказов Толстого, и отдаю Толстому (впервые) явное предпочтение за полную безыскусность: «Вслед за глупой жизнью придет глупая смерть». Все же Петр Верховенский — явная и неправдоподобная карикатура, Кириллов — тоже, а Ставрогин — роковая нарисованная на фанере личность. Если бы все было театрально и фантастично, как у Гоголя, тогда другое дело. А так — Верховенский и Кармазинов — придуманные, а Степан Трофимович — живой, получается разнородный мир. Все властные, богатые старухи у Достоевского — близнецы, все мальчики и юноши — родные братья. И так далее. Извините за мысли. С.
Довлатов — Ефимову
6 июля 1984 года
Дорогой Игорь!
Хотел было позвонить Вам, но решил, что лучше — напишу: вечно по телефону чего-то не договоришь.
Дело такого рода. Как Вы, может быть, знаете, «Континент» напечатал мой рассказ «Представление». Затем его вопроизвел журнал «7 дней». И вдруг, впервые за последние годы, я ощутил что-то вроде общественного резонанса. Было несколько телефонных звонков и даже комплиментарных писем из Европы. Использовались такие выражение: «Это лучшее из того, что вы написали» и т.д.
Короче, мне стало обидно, что этот рассказ проскочит в периодике и не закрепится ни в одной из книжек, разве что в американском варианте «Зоны». И я решил его издать тоненькой брошюркой на скрепках, как издана, например, «Переписка из двух углов» (Гершензон и Вяч. Иванов) или, попросту говоря — как изданы многие детские книжки. Восторг перед солидностью и фабричностью у меня давно прошел, и потому я хотел, следуя эстетике дешевых изданий, выпустить эту книжечку на самой плохой бумаге со слегка утолщенной обложкой — не белой и не глянцевой, а серенькой, беж или голубой. Я справился у Гриши о расценках и узнал, что при тираже 300—400 штук можно уложиться в 200 долларов:
набор имеется, цвет — черный по серому или голубому. В результате, у меня на руках готовый макет с обложкой, все расклеено, только нет выходных данных. А нет их потому, что я решил сначала обратиться к Вам. Я решил к Вам обратиться по двум причинам:
Вы издали «Зону», а это — как бы дополнение к «Зоне» (что, кстати, может быть отражено в подзаголовке), следовательно, эту книжку для начала нужно предложить Вам.
Издать такую брошюру не сложно, но я совершенно не умею ничего продавать, а значит, сам никогда не верну себе эти несчастные 200 долларов. Наше содружество могло бы выразиться в трех вариантах:
1. Вы забираете готовый макет, издаете книжечку, допечатав выходные данные, а мне высылаете 30—50 экземпляров, больше в этот раз не нужно, поскольку уже было две публикации и дарить особенно некому, так что я заинтересован лишь в славистских кафедрах и в учреждениях, где хозяйничает Вероника Штейн.
2. Я оплачиваю печать. Вы даете мне 30—50 экземпляров, остальные распространяете через свой «Эрмитаж», а я в течение какого-то времени покрываю свои расходы. В этом случае такая просьба: нельзя ли деньги за печать отдать не сейчас, а месяца через полтора-два. Дело в том, что у нас затянулись финансовые затруднения — Лена не работает, должники притаились, гонораров никто летом не шлет, на «Либерти» перебои и так далее. То есть, нельзя ли отпечатать книжку в долг или отложить его до сентября?
3. Третий вариант — это, если Вы скажете, что Вас книжка не интересует. Ни малейших обид в этом случае не последует, и Ваш отказ (как писал в аналогичном случае актер Михаил Чехов — Юрию Елагину) «послужит шагом к нашей нерушимой дружбе».
Всех обнимаю.
Вдруг подумал, что вы уже рванули в Норвич, сейчас буду вам звонить, если не застану, то отложу это письмо и передам его вам (Вам) в Нью-Йорке.
Ваш С.
Довлатов — Ефимову
27 июля 1984 года
Дорогой Игорь!
Передачу о Вас я сделал, копию высылаю, но уж очень халтурно она написана (с похмелья), печатать ее, вроде бы, не стоит. За мной остается что-то вроде очерка, мы это дело провернем.
Пьянство мое затихло, но приступы депрессии учащаются, именно депрессии, то есть беспричинной тоски, бессилия и отвращения к жизни. Лечиться не буду и в психиатрию я не верю. Просто я всю жизнь чего-то ждал: аттестата зрелости, потери девственности, женитьбы, ребенка, первой книжки, минимальных денег, а сейчас все произошло, ждать больше нечего, источников радости нет. Главная моя ошибка — в надежде, что легализовавшись как писатель, я стану веселым и счастливым. Этого не случилось. Состояние бывает такое, что я даже пробовал разговаривать со священником, но он, к моему удивлению, оказался как раз счастливым, веселым, но абсолютно неверующим человеком.
Недавно меня снимал фотограф из «НЙТ», долго играл с Колей, а затем позвонили (по его, видимо, рекомендации) из агентства и предложили снять Колю для телевизионной реакламы «Америкен экспресс». Мы поехали в агентство, сделали пробу и теперь ждем, что будет. Рассказываю это Вам потому, что в Нью-Йорке рассказать некому, все сердятся, хвастать даже несостоявшимися успехами — нельзя. Здесь ненавидят даже Нину Аловерт (нищую, без мужа, с двумя детьми и парализованной матерью) за то, что она имеет договор с каким-то издательством на книгу о Барышникове.
Теперь у меня новое развлечение — говорить людям, что у Ефимова дела идут лучше и лучше, и слушать в ответ, что этого не может быть никогда, ни с кем и ни при каких обстоятельствах.
Не сердитесь на меня. Полу Дебрецени я напишу.
Обнимаю вас всех, привет Наташе, она забыла зубную щетку и фонарик.
Ваш С. Довлатов.
Ефимов — Довлатову
3 августа 1984 года
Дорогой Сережа!
Горько, что хандра кусает Вас так крепко. И, главное, нашла, проклятая, момент: когда, и вправду, достиг всего, чего хотел. Она, зараза, знает, когда напасть.
Спасибо за присланную передачу. Не завести ли мне отдельную папку, куда складывать все хорошее, написанное про меня, и потом по ночам перечитывать украдкой. Как, скажем, противоядие от хандры.
По возвращении говорил и со своим местным банкиром. Он меня знает, доверяет, но объяснил несколько хитрых правил, по которым нам на дом одалживать нельзя. Пока, во всяком случае. Планы переезда откладываются.
Посылаю Ратушинскую [«Стихи. Poems»]. Так странно представить: хлебает она сейчас баланду в Мордовии, а тут книжка выходит. Обнимаю,
Ваш И.
Довлатов — Ефимову
15 августа 1984 года
Дорогой Игорь!
Книжку Ратушинской получил, спасибо, рад за вас. Попытаюсь пробить двойную передачу со стихами и цитатами из Бродского.
Новостей у нас мало. Мой папаша выпустил книгу мемуаров и теперь часами говорит со мной о своем таланте. Получив тираж, он сказал: «Цвет обложки мне не нравится, но внутри книга великолепная, искренняя, темпераментная».
Коля провалился на заключительном туре в телерекламе. Лена возвращается с дачи. Катя в Испании — путешествует. Мать более или менее здорова.
Депрессия не проходит, но к ней можно привыкнуть, как к мигрени. Впрочем, голова у меня никогда в жизни не болела, даже с похмелья.
Да, похоже, что «7 дней» закрываются. Петя с Сашей, как и следовало ожидать, повели себя трусливо. Подробности расскажу при встрече.
У Гриши Поляка на вокзале сперли портфель с бумагами. Среди них был готовый набор книги Моргулиса. Как сказал бы Марамзин — чистая мистика.
Прислал ли Вам Миша Михайлов копии своей переписки с Максимовым? (Как Вы, наверное, знаете, Максимов выгнал его из редколлегии «Континента».)
К сожалению, я убедился, что в мире правят не тоталитаристы или демократы, а зло, мизантропия и низость. Конфликт Максимова с Эткиндом — это не конфликт авторитариста с либералом, а конфликт жлоба с профессором, конфронтация Максимова с Синявским — это не конфронтация почвенника с западником, а конфронтация скучного писателя с не очень скучным. Разлад Максимова с Михайловым — это не разлад патриота с «планетаристом», а разлад бывшего уголовника с бывшим политическим. И так далее.
Обнимаю вас всех.
С.
Р.S. Извините за мысли. С.
Довлатов — Ефимову
18 августа 1984 года
Дорогой Игорь!
Значит, чужие муки действуют на Вас отрезвляюще? Хорош, нечего сказать! Все это напомнило мне эпизод, когда Борис Сичкин разбился, пьяный, в автомобиле и к нему в больницу пришел Леонидов. Пришел, взглянул на специальный лист с клиническими показателями и сказал с загоревшимися глазами:
— Ты очень плохо себя чувствуешь! Сичкин говорит:
— Да нет, вроде бы, ничего. А Леонидов в ответ:
— Что ты мне сказки рассказываешь?! У тебя жуткое давление. Пульса почти нет. Ты одной ногой в могиле...
И так далее. Сичкин говорил потом, что никогда не видел Леонидова таким счастливым...
Гранки получил, спасибо. Заметил несколько мелких опечаток. Почти все они перешли из книжки «Компромисс», которая в свою очередь — репринт с Гришиного альманаха. И какие-то две-три добавили вы сами. Но мама и Лена еще не читали. Они, я уверен, еще что-нибудь найдут.
Огромная, нудная просьба — перебирая строчки с опечатками (их будет немного), посмотрите, не возникло ли новых ошибок?
Рассказ, то есть гранки, вышлю не позднее, чем завтра, то есть, 18-го. Оцените, что я не стал почти ничего вписывать, исправлять и усовершенствовать. Но вообще-то, читая гранки, я всегда испытываю одно и то же желание — все заново переписать.
Игорь, хочу сообщить Вам, поверьте — без злорадства и тем более — без упрека, что Гриша пользуется типографией, которая, вроде бы, заметно дешевле Вашей. Печать книжки моего отца, 189 страниц, множество фотографий, бумага «60», при нормальном полиграфическом качестве обошлась Донату (вернее — мне) в 1380 долларов, включая доставку и комиссионные. Уверен, что Гриша, и тем более — Рома Левин не будут скрывать координат этой типографии от Вас, но даже я знаю, что она находится на Холиоке, Массачусетс, и фамилия типографщика — Гамильтон. Если Вас это сообщение не интересует — забудьте.
Писал ли я Вам, что мой папаша, получив книгу и перелистав ее, сказал:
— Цвет обложки мне не нравится, но внутри книга — великолепная, искренняя, темпераментная!.. И за ужином несколько раз повторил:
— Книга состоялась!
Лена вернулась с дачи, Коля — симпатяга. Катя прилетает из Испании в понедельник, то есть — хандра моя несколько рассеивается. Вас это не опьяняет? Обнимаю.
Ваш С.
Довлатов — Ефимову
21 августа 1984 года
Дорогой Игорь!
Этот скрипт про «Жратву», увы, совсем халтурный, скроенный из обрезков других передач, я послал недавно Леше. Леша в ответ позвонил, долго и подробно объяснял мне, что и как надо переделать, а затем послать Кублановскому для «Русской мысли». Я пытался увильнуть, но Леша сказал, что рецензия прекрасная, такая же замечательная, как моя проза, и что мне надо всерьез подумать о литературной критике. Тогда мне захотелось сказать ему: «В следующий раз, через десять лет, когда будете обозревать юбилейный номер «Континента», упомяните в строчку и нас с Игорьком». Но я сдержался.
На этом жалобы не кончаются. Когда-то я написал Леше же, что каким бы ни был Синявский, но он геройски вел себя на суде, не каялся, вообще не признал себя виновным, произнес мужественную речь и достойно отсидел шесть лет в лагере. В ответ Леша написал мне, что беспризорнику Максимову для выживания потребовалось больше мужества, чем Синявскому для суда и тюрьмы, и что вообще, шесть лет в лагере «с чифирком и разговорами за жизнь» — не так уж страшно.
Надеюсь, Вы, Игорь, так не думаете? У меня есть подозрение, что Леша и в пионерском-то лагере никогда не был. Вообще, что-то в нем надломилось, и я все примеривался, как бы с Лешей навек поругаться, но потом решил, что не буду, а то совсем не останется знакомых.
Синявский был в Нью-Йорке, он выпустил недавно традиционный роман «Спокойной ночи», который, я уверен, понравится Вам больше, чем другие его книги.
То, что ваш переезд в Н.Й. откладывается, — очень грустно, и в человеческом и в практическом смысле. Подумайте о таком варианте. Кто-то, кому Вы абсолютно доверяете (вроде, например, Марка Подгурского), получающий большую зарплату и платящий большие налоги, берет в банке ссуду, покупает дом, формально — для себя, а фактически — для вас, списывает расходы на дом с налогов (и в этом его выгода от сделки), а вы возмещаете ему ежемесячно эти расходы. Затем он либо оформляет дарственную, либо еще каким-то способом передает дом в ваше распоряжение. Мы сами приглядываемся к знакомым с этой мыслью, и опытные люди говорят, что такой вариант реален, если, конечно, не напорешься на жулика, что, увы, тоже весьма реально.
Валерий Вайнберг продает (вернее, перекладывает убытки по журналу «7 дней») некоему Липману, человеку бедному, глупому и восторженному. Липман начал с того, что предложил Пете и Саше первое время работать бесплатно. Кажется, они согласны, будучи, при всех их дарованиях, чрезвычайно простодушными и зависимыми. Я всем вокруг себя недоволен. Вас же обнимаю.
С.
Довлатов — Ефимову
27 сентября 1984 года
Дорогой Игорь!
Я очень жалею, что не снял копий с Лешиных писем, которые трудно разыскать теперь в гигантском ящике, а главное — со своих писем Леше. Мне бы очень хотелось, чтобы третье лицо было в курсе наших объяснений. Дело в том, что Леша мягко обвиняет меня в трусости и корысти, пишет, что я боюсь скомпрометировать себя дружбой с «Континентом», опасаюсь за свое место на «Либерти». Вы наверное заметили, что Максимов любит изображать себя затравленным чахоточным интеллигентом, над которым угрожающе склонились грубияны и силачи — Эткинд, Копелев, Литвинов и т.д. То есть, он, Максимов, нежный, бесправный, мечтательный плюралист и либеральный тихоня, а они — эткинды — влиятельные, дружные и нетерпимые тираны. Леша каким-то образом усвоил этот мотив, представляя «Континент» в виде бледного и слабого цветка, который со всех сторон обступили дубы и заслоняют от него солнце.
К сожалению, я читал письма Максимова руководству «Либерти», в которых он чернит Гладилина, Некрасова, Белоцерковского, Шрагина и т.д. Я не восхищаюсь ни одним из этих людей, особенно Белоцерковским, но все-таки каждый из них по сравнению с Глезером — Кришнамурти, да и по сравнению с Максимовым — тоже.
Леша называет в письмах Копелева — «добродушным старым дураком», Михайлова — милым пустомелей, а Синявского — гофмано-гершензоно-розановским графоманом. Все это не так. Даже если Копелев не обладает государственным умом, то все равно, во-первых, он не глупее Майи Муравник, а во-вторых, он — благородный человек, даже если в идеях Михайлова есть наивность, то все равно он героическая личность, даже если Синявский — не крупный и не самобытный писатель (а кто такой уж самобытный?!), то все равно, он, как минимум, мужественно вел себя на суде и в лагере. А это все не пустяки.
Если Вы помните, я Вам и раньше говорил, что у Леши обманчивая внешность. При всех его талантах, очках, шелковистых бородках, уме и образовании Леша — эмоциональный, а не интеллектуальный по своим действиям человек. Я все не могу забыть, как Леша учил меня подружиться с Максимовым. Он говорил: «Да напишите вы Максимову письмо — «Володя, еб твою мать...» И больше ничего к этому добавить не мог.
Все это грустно, потому что Леша мне очень нравится, и как писатель, и как человек, и разрыв отношений с ним был бы куда большим огорчением для меня, чем история с Марамзиным. Скоро, Игорь, Вы останетесь единственным человеком, с которым я вижусь и беседую добровольно и по собственному желанию.
Ну, пока все. Сообщите, во сколько обошлись цветы [Довлатов просил Ефимова послать цветы на похороны Карла Проффера.] Спасибо. Женщинам и девицам — привет.
С.
Ефимов — Довлатову
1 октября 1984 года
Дорогой Сережа!
Вы всегда хвастаетесь своей аккуратностью, а тут выясняется, что ни своих, ни чужих писем не храните. Ай-ай! История литературы будет писаться по чьим угодно свидетельствам, только не по вашим. Будет считаться, что переписывались Вы столько с Ефимовым, потому что в наших железных ящиках папки хранятся надежно, как в КГБ. Не пора ли и Вам купить такие канцелярские шкафы?
У меня тоже то и дело возникают сложности с Лешей, но пока он реагирует на мои вопли с искренним раскаянием, и я утихаю. Тоже когда-нибудь покажу нашу переписку. Я понял, что в нашем возрасте рвать отношения со старыми друзьями — роскошь непозволительная. Есть другой способ: ослабить на время интенсивность, как бы положить весь ком обид и недоразумений на время в морозильник. В нескольких случаях залечился довольно быстро.
Обойма русских писателей в эмиграции выглядит внушительно, но куда же девался прославленный Соколов? Я тоже тут сподобился, 10 минут разговаривал по Детройтскому телевидению на политические темы. Первое мое выступление состоялось 5 лет назад, когда Профферы подсовывали нас всюду с лекциями, интервью, публикациями. После ссоры все это как обрезалось. Случайно ли, что именно через три дня после похорон славянский факультет, к которому обратились телевизионщики в поисках русского диссидента, рекомендовал именно меня?
Посылаю копию счета за цветы: 49.40. Можете прислать чек.
Кстати, я прочитал в газете «Панорама», что новый роман Аксенова, который выйдет в «Ардисе», набирается у них. Что это значит? Лена впала в немилость?
Всего доброго,
Ваш Игорь.
Довлатов — Ефимову
2 октября 1984 года
Дорогой Игорь!
Если Вы еще не отправили мне письмо в связи с расходами на цветы, то добавьте в него, пожалуйста, адрес Ветохина. Мне почему-то кажется, что он в депрессии, я хотел бы написать ему ободряющее читательское письмо и выслать копию радиорецензии. Все-таки героические деяния он уже совершил, этого не отнимешь, а его безумные рассуждения о том, как заменить одну советскую власть другой советской властью — бесплодны, никого не волнуют и никому вреда не принесут. Несмотря на то, что он — антихудожник (это особенно заметно в любовных сценах) и даже слегка антисемит, мне кажется все же, что он — открытый, прямой и, конечно, совершенно геройский человек.
В связи с Вашим возможным намерением издать в 86— 87 году том моих рассказов сообщаю, что я написал огромный рассказ под названием «Лишний» — старая тема «лишнего человека»: Онегин, Печорин, Григорий Мелехов, Остап Бендер... Не хотелось бы, чтоб она заглохла. Пока что я отослал рассказ Владимову в «Грани», посмотрим, что он скажет. В рассказе 42 стр. Старший Серман довольно энергично его похвалил.
Книгу Миши Крепса [«Булгаков и Пастернак как романисты»] я у Серманов отобрал. Набрался мужества и сказал: «Верните, пожалуйста, книгу Крепса». Илья Захарович нахмурился, но вернул.
Есть у нас такая новость — повредился в рассудке Соломон Волков. У него от психического перенапряжения совсем разладился организм — кровь идет из носа, не действует желудок. Ему запрещено докторами — работать. Вообще, Соломон и был человеком нездоровым. Года два назад он предлагал мне и Вайлю заняться коллективными половыми утехами, меняться женами и т.д. Я чуть не умер от страха, а мужественный Вайль сказал, что разводится с женой Раей и потому к утехам не склонен. Оба мы с Петей люди пузатые, тонконогие, и гарцевать без штанов перед посторонними не любим. Соломон тоже не Роберт Рэдфорд, но, как видите, пылкий.
Мой папаня трижды ложился в больницу. Все это нас измучило. Писал ли я Вам, что сказала жена моего отца в связи с необходимой ему диетой? Она сказала: «Если Донату нельзя будет есть то, что он любит, то ему тогда незачем жить!»
Я брал интервью у Косцинского в связи со смертью Карла, и Косцинский сказал, что Эллендея вполне может сохранить издательство. Откровенно говоря, я в это не верю. Мне кажется, у Карла были гораздо более прочные связи с людьми. Я помню, как умер Н.К.Черкасов, и вдруг оказалось, что Шостакович, Мравинский, Альтман, Райкин, Ив Монтан и другие были именно его друзьями, они перестали звонить вдове Черкасова, и она умерла в забвении и одиночестве, между прочим, завещав моей матери полторы тысячи рулей, которые благополучно получил по доверенности мой брат и честно поделил их с Тамарой Зибуновой из Таллина.
Короче, мне почему-то кажется, что Эллендея не справится, а если уж «Ардису» суждено погибнуть, то пусть это хотя бы принесет пользу «Эрмитажу». Меня огорчило то, что Вы сказали о сокращении рынка. Надеюсь, это не историческая тенденция. «Ардис» свою задачу, в общем, исчерпал, а Вы только начинаете. Кроме «Ардиса», конкурентов у Вас в Америке практически нет.
И последнее. Я, кажется, заболел претенциозной болезнью — подагрой, в просторечии отложением солей, следствие злоупотребления вином, жирной пищей и солью при малоподвижном образе жизни. В общем, у меня болит нога. К врачу не пойду, это дорого и бессмысленно. Приятно, что такой же болезнью страдал Тургенев.
Всех обнимаю. Привет Анне Васильевне.
Ваш С.
<...>
Р.Р.S. Распечатал письмо, чтобы сообщить Вам следующее. Как Вы, может быть, знаете. Тополь и Незнанский издали свои совместные детективы на десяти языках. Затем они, естественно, поссорились. И вот теперь выпустили по отдельной книжке, и обе хорошо переводятся и продаются. Тополь — гнида и ничтожество, а Не-знанский — хороший, простодушный и доброжелательный человек. Недавно показал свой детектив по-японски и по-шведски. Его приняли в особую писательскую организацию — «Мистери райтерс» и т.д. Он, вероятно, связан с детективными издательствами и агентами. Причем детективы у него и у Тополя не совсем пошлые, а с идеями и с нравственностью, условно — ближе к Ле Карре, чем к Агате Кристи. Короче, я уверен, что он захочет Вам посодействовать насчет «Арх[ивов] стр[ашного] суда». Могу ли я с ним предварительно поговорить на эту тему? Он живет в Джерси, но часто бывает в Н.Й. Вы бы захватили в ноябре с собой кусок на англ. языке и мы устроим встречу с Незнанским. Странно, что мне это раньше в голову не пришло, он очень идет в гору. Жду распоряжений.
С. Довлатов.
OCR 24.06.2002.
Сергей Довлатов - Игорь
Ефимов. Эпистолярный роман. - М.: "Захаров", 2001.