«Виноград» — журн. «Слово — Word», № 9 (дополненное издание), New Jork, 1991.
Единственный в моей жизни сексуальный
шок я пережил на овощном комбинате имени Тельмана. Я был тогда студентом
первого курса ЛГУ. И нас, значит, командировали в распоряжение дирекции
этой самой плодоовощной базы. Или, может, овощехранилища, не помню.
Было нас в группе человек пятнадцать.
Всех распределили по бригадам. Человека по три в каждую.
До этого мы получили инструкции. Представитель
месткома сказал:
- Есть можете сколько угодно.
Мой однокурсник Лебедев поинтересовался:
- А выносить?
Нам пояснили:
- Выносить можно лишь то, что уже съедено...
Мы разошлись по бригадам. Я тут же получил
задание. Бригадир сказал мне:
- Пойди в четвертый холодильник. Запомни
фамилию - Мищук. Забери оттуда копии вчерашних накладных.
Я спросил:
- А где это - четвертый холодильник?
- За эстакадой.
- А где эстакада?
- Между пищеблоком и узкоколейкой.
Я хотел спросить: "А где узкоколейка?"
- но передумал. Торопиться мне было некуда. Найду.
Выяснилось, что комбинат занимает огромную
территорию. К югу он тянулся до станции Пискаревка. Северная его граница
проходила вдоль безымянной реки.
Короче, я довольно быстро заблудился.
Среди одинаковых кирпичных пакгаузов бродили люди. Я спрашивал у некоторых
- где четвертый холодильник? Ответы звучали невнятно и рассеянно. Позднее
я узнал, что на этой базе царит тотальное государственное хищение в особо
крупных размерах. Крали все. Все без исключения. И потому у всех были такие
отрешенные, задумчивые лица.
Фрукты уносили в карманах и за пазухой.
В подвязанных снизу шароварах. В футлярах от музыкальных инструментов.
Набивали ими вместительные учрежденческие портфели.
Более решительно действовали шоферы
грузовиков. Порожняя машина заезжала на базу. Ее загоняли на специальную
платформу и взвешивали. На обратном пути груженую машину взвешивали снова.
Разницу заносили в накладные.
Что делали шоферы? Заезжали на комбинат.
Взвешивались. Отгоняли машину в сторону. Доставали изпод сиденья металлический
брусок килограммов на шестьдесят. Прятали его в овраге. И увозили с овощехранилища
шестьдесят килограммов лишнего груза.
Но и это все были мелочи. Основное хищение
происходило на бумаге. В тишине административно-хозяйственных помещений.
В толще приходо-расходных книг.
Все это я узнал позднее. А пока что
бродил среди каких-то некрашеных вагончиков.
День был облачный и влажный. Над горизонтом
розовела широкая дымчатая полоса. На траве около пожарного стенда лежали,
как ветошь, четыре беспризорные собаки.
Вдруг я услышал женский голос:
- Эй, раздолбай с Покровки! Помоги-ка!
"Раздолбай" явно относилось ко мне.
Я хотел было пройти, не оглядываясь. Вечно я реагирую на самые фантастические
оклики. Причем с какой-то особенной готовностью.
Тем не менее я огляделся. Увидел приоткрытую
дверь сарая. Оттуда выглядывала накрашенная девица.
- Ты, ты, - я услышал.
И затем:
- Помоги достать ящики с верхнего ряда.
Я зашел в сарай. Там было душно и полутемно.
В тесном проходе между нагромождениями ящиков с капустой работали женщины.
Их было человек двенадцать. И все они были голые. Вернее, полуголые, что
еще страшнее.
Их голубые вигоневые штаны были наполнены
огромными подвижными ягодицами. Розовые лифчики с четкими швами являли
напоказ овощное великолепие форм. Тем более что некоторые из женщин предпочли
обвязать лифчиками свои шальные головы. Так что их плодово-ягодные украшения
сверкали в душном мраке, как ночные звезды.
Я почувствовал одновременно легкость
и удушье. Парение и тяжесть. Как будто плаваю в жидком свинце.
Я громко спросил: "В чем дело, товарищи?"
И после этого лишился чувств.
Очнулся я на мягком ложе из гнилой капусты.
Женщины поливали меня водой из консервной банки с надписью "Тресковое филе".
Мне захотелось провалиться сквозь землю.То есть буквально сию же минуту,
не вставая.
Женщины склонились надо мной. С полу
их нагота выглядела еще более устрашающе. Розовые лямки были натянуты до
звона в ушах. Голубые штаны топорщились внизу, как наволочки, полные сена.
Одна из них с досадой выговорила:
- Что это за фенькин номер? Масть пошла,
а деньги кончились?
- Недолго музыка играла, - подхватила
вторая, - недолго фрайер танцевал.
А третья нагнулась, выпрямилась и сообщила
подругам:
- Девки, гляньте, бруки-то на молнии,
как ридикюль...
Тут я понял, что надо бежать. Это были
явные уголовницы. Может, осужденные на пятнадцать суток за хулиганство.
Или по указу от 14 декабря за спекуляцию. Не знаю.
Я медленно встал на четвереньки. Поднялся,
хватаясь за дверной косяк. Сказал: "Мне что-то нехорошо", - и вышел.
Женщины высыпали из сарая. Одна кричала:
- Студент, не гони порожняк, возвращайся!
Другая:
- Оставь болтунчик Зоиньке на холодец!
Третья подавала голос:
- Уж лучше мне, с возвратом. Почтой
вышлю. До востребования!
И лишь старуха в грязной белой юбке
укоризненно произнесла:
- Бесстыжие вы девки, как я погляжу!
И затем, обращаясь ко мне:
- А ты не смущайся. Не будь чем кисель
разливают. Будь чем кирзу раздают!..
Я шел и повторял: "О, как жить дальше?
Как жить дальше?.. Нельзя быть девственником в мои годы! Где достать цианистого
калия?!.."
На обратном пути я снова заблудился.
Причем теперь уже окончательно.
Я миновал водонапорную башню. Спустился
к берегу пруда. Оттуда вела тропинка к эстакаде. Потом я обогнул двухэтажное
серое здание. Больнично-кухонные запахи неслись из его распахнутых дверей.
Я спросил у какого-то парня:
- Что это?
Парень мне ответил:
- Пищеблок..
Через минуту я заметил в траве бурые
рельсы узкоколейки. Прошел еще метров тридцать. И тут я увидел моих однокурсников
- Зайченко с Лебедевым. Они шли в толпе работяг, предводительствуемые бригадиром.
Заметив меня, начали кричать:
- Вот он! Вот он!
Бригадир вяло поинтересовался:
- Где ты пропадал?
- Искал, - говорю, - четвертый холодильник.
- Нашел?
- Пока нет.
- Тогда пошли с нами.
- А как же накладные?
- Какие накладные?
- Которые я должен был забрать у Мищука.
В этот момент бригадира остановила какая-то
женщина с портфелем:
- Товарищ Мищук?
- Да, - ответил бригадир.
Я подумал - бред какой-то...
Женщина между тем вытащила из портфеля
бюст Чайковского. Протянула бригадиру голубоватую ведомость:
- Распишитесь. Это за второй квартал.
Бригадир расписался, взял Чайковского
за шею, и мы направились дальше.
Около высокой платформы темнел железнодорожный
состав. Платформа вела к распахнутым дверям огромного склада. Около дверей
прогуливался человек в зеленой кепке с наушниками. Галифе его были заправлены
в узкие и блестящие яловые сапоги. Он резко повернулся к нам. Его нейлоновый
плащ издал шелест газетной страницы. Бригадир спросил его:
- Ты сопровождающий?
Вместо ответа человек пробормотал, хватаясь
за голову:
- Бедный я, несчастный... Бедный я,
несчастный...
Бригадир довольно резко прервал его:
- Сколько всего?
- По накладным - сто девяносто четыре
тонны...Вай, горе мне...
- А сколько не хватает?
Восточный человек ответил:
- Совсем немного. Четыре тонны нс хватает.
Вернее, десять. Самое большее - шестнадцать тонн не хватает.
Бригадир покачал головой:
- Артист ты, батя! Шестнадцать тонн
глюкозы двинул! Когда же ты успел?
Гость объяснил:
- На всех станциях люди подходят. Наши
советские люди. Уступи, говорят, дорогой Бала, немного винограда. А у меня
сердце доброе. Бери, говорю.
- Ну да, - кивнул бригадир, - и втюхиваешь
им, значит, шестнадцать тонн государственной собственности. И, как говорится,
отнюдь не по безналичному расчету.
Восточный человек опять схватился за
голову:
- Знаю, что рыск! Знаю, что турма! Сэрдце
доброе - отказать не могу.
Затем он наклонил голову и скорбно произнес:
- Слушай, бригадир! Нарисуй мне эти
шестнадцать тонн. Век не забуду. Щедро отблагодару тебя, джигит!
Бригадир неторопливо отозвался:
- Это в наших силах.
Последовал вопрос:
- Сколько?
Бригадир отвел человека в сторону. Потом
они спорили из-за денег. Бригадир рубил ладонью воздух. Так, будто делал
из кавказца воображаемый салат. Тот хватался за голову и бегал вдоль платформы.
Наконец бригадир вернулся и говорит:
- Этому аксакалу не хватает шестнадцать
тонн. Придется их нарисовать, ребятки. Мужик пока что жмется, хотя фактически
он на крючке. Шестнадцать тонн - это вилы...
Мой однокурсник Зайченко спросил:
- Что значит - нарисовать?
Бригадир ответил:
- Нарисовать - это сделать фокус.
- А что значит - вилы? - поинтересовался
Лебедев.
- Вилы, - сказал бригадир, - это тюрьма.
И добавил:
- Чему только их в университете обучают?!
- Не тюрьма, - радостно поправил его
грузчик с бородой, - а вышка.
И затем добавил, почти ликуя:
- У него же там государственное хищение
в особо крупных размерах!
Кто-то из грузчиков вставил:
- Скромнее надо быть. Расхищай, но знай
меру...
Бригадир поднял руку. Затем обратился
непосредственно ко мне:
- Техника простая. Наблюдай, как действуют
старшие товарищи. Что называется, бери с коммунистов пример.
Мы выстроились цепочкой. Кавказец с
шумом раздвинул двери пульмановского вагона. На платформу был откинут трап.
Двое залезли в пульман. Они подавали
нам сбитые из реек ящики. В них были плотно уложены темно-синие гроздья.
На складе загорелась лампочка. Появилась
кладовщица тетя Зина. В руках она держала пухлую тетрадь, заломленную карандашом.
Голова ее была обмотана в жару тяжелой серой шалью. Дужки очков были связаны
на затылке шпагатом.
Мы шли цепочкой. Ставили ящики на весы.
Сооружали из них высокий штабель. Затем кладовщица фиксировала вес и говорила:
"Можно уносить".
А дальше происходило вот что. Мы брали
ящики с весов. Огибали подслеповатую тетю Зину. И затем снова клали ящики
на весы. И снова обходили вокруг кладовщицы. Проделав это раза три или
четыре, мы уносили ящики в дальний угол склада.
Не прошло и двадцати минут, как бригадир
сказал:
- Две тонны есть...
Кавказец изредка заглядывал в дверной
проем. Широко улыбаясь, он наблюдал за происходящим. Затем опять прогуливался
вдоль стены, напевая:
Я подару вам хризантемуЧас спустя бригадир объявил:
И мою пэрвую любов...
Я несчастный Измаил,Его благосостояние таяло на глазах. Нарисованные восемь тонн стремительно убывали.
На копейку бэдный,
Редко кушал, мало пил,
Оттого стал блэдный...
Я подару вам хризантемуПрошло еще минут сорок. Бригадир остановил работу. Кладовщица вытащила термос из-за пазухи. Мы вышли на платформу. Бала раскрыл еще одну пачку "Казбека". Бригадир говорит:
И мою пэрвую любов...
Я несчастный Измаил,Затем он нс выдержал и сказал бригадиру:
На копейку бэдный...