"Верхом на улитке" - оттиск из архива изд-ва "Серебряный век".
ВЕРХОМ НА УЛИТКЕ
...А все, что друг мой сотворил, —
От Бога, не от беса
Он крупного помола был,
Крутого был замеса!..
В. Высоцкий
«Посвящается Шемякину»
Лично я воспринимаю успех Михаила Шемякина на Западе как персональное
оскорбление. Его успех оглушителен до зависти, мести и полного твоего
неверия в себя.
Молодой, знаменитый, богатый, талантливый, умный, красивый и честный...
Можно такое пережить без конвульсий? Не думаю...
Я не специалист и не буду оценивать живопись Шемякина (тем более что
ее уже оценили. Небольшая картина продана за 90 000 долларов). Меня, откровенно
говоря, волнует не живопись Шемякина, а его судьба.
Вот — пунктиром — несколько штрихов биографии.
Отец — полковник кавалерии. Мать — актриса. Отец, ревнивый кавказец,
берет жену на фронт. Хрупкая служительница Мельпомены участвует в конных
атаках и рубится шашкой.
Где-то над обломками Кенигсберга восходит звезда Михаила Шемякина.
Затем (отец военный) — немецкая школа в здании бывшего гестапо.
С 57 года — Ленинград. Отвратительная коммуналка. (Отец и мать, по-видимому,
развелись.)
Средняя художественная школа. Увлечение старыми мастерами. Пренебрежение
соцреализмом.
Группу подростков выгоняют из СХШ. Они работают и учатся самостоятельно.
Примерно в эти годы Шемякин изобретает злополучный «метафизический
синтетизм» (стоивший ему двух психбольниц и принесший мировую славу).
Термин, конечно, мудреный. Скажем так:
Основы жизни и основы культуры — совпадают. Художник движется к основам,
не выявляя, а преодолевая свою неповторимую индивидуальность. (Шемякину
хорошо. Сначала выявил, да еще как, а затем уж и преодолеть не жалко.)
Личное (Я) — временно и тщетно. Вечно — общее (жизнь, природа, культура).
И разумеется — Бог как выражение самого общего начала...
С облегчением вздохнем и продолжим.
Шемякин работает грузчиком. Оформляет книги. Якшается с подозрительными
иностранцами (а какой иностранец не подозрителен?!). Дерзит КГБ.
Короче, привычный советский детектив, без выстрелов, но с жертвами.
Затем эмиграция, слава, назойливые корреспонденты...
В Ленинграде я Шемякина знал мало. А теперь знаю еще меньше. Хотя вспоминается
и наше знакомство, и какие-то разговоры...
Сейчас мне хочется думать, что было какое-то особое впечатление. Было
ли? Шемякин тогда не очень выделялся. В Ленинграде тысячи претенциозных
молодых художников. И кудри неаполитанские у многих, и брюки с заплатами
из отцовских портфелей.
Вспоминается Шемякин дерзким и самоуверенным.
— Скоро уеду, — говорит он.
— Вы же не еврей (тогда это было сложно).
— У меня друзья на Западе.
— Влиятельные?
— Помпон обещал содействие.
— Кто это — Помпон?
— Помпиду.
Действительно, тогдашний президент Франции, эстет и сноб, любил художества
Шемякина.
Так он и уехал. Рисовал картины, богател, меценатствовал, пил, достиг
величия...
Я часто думаю, откуда такие берутся?! Эти голодные недоучившиеся российские
мальчики?! С невероятными философскими реформами?! С гениальными картинами?!
С романами вроде «Москва—Петушки»?!
Кто их создает?
Я знаю — кто. Советская власть!
Проклинаем ее, и не зря. А ведь создает же!
Как это происходит? На голове у каждого художника лежит металлическая
плита соцреализма. И давит многотонной тяжестью. Художник тоже напрягается,
мужает. Кто-то, сломленный, падает. Кто-то превращается в атланта.
Вот так. На голове у западного человека — сомбреро. А у нашего — плита...
Бродского давили, давили, и что вышло?
С Шемякиным такая же история...
Вы спросите, а при чем тут улитка? Улитка при том:
Можно всю жизнь, подобно Илье Глазунову, копировать русские иконы.
И всю жизнь проваляться в материалистической луже. А можно — по-другому.
Оседлать, как Шемякин, метафизическую улитку и в безумном, ошеломляющем
рывке пробить небесный купол...
И что тогда? А тогда — разговор с Небожителем.
И тут мы, непосвященные, умолкаем...