Роль. - ж. Точка Зрения, Нью-Йорк, 1984, №2.
Около двенадцати спиртное кончилось. Лида
достала из шкафа треугольную коробку с надписью "Русский бальзам".
Дорожинский повертел в руках крошечные
бутылочки и говорит:
- Это все равно, что соблазнить малолетнюю...
Дорожинскому было пора идти, он нам мешал. Сначала я думал, что ему нравится
Лида. Но когда он поинтересовался - где уборная, я решил, что вряд ли.
Просто он не мог уйти. Знал, что пора, и не мог. Это бывает... На кухне
был диван, и Лида предложила:
- Оставайся.
- Нет, - сказал Эдик, - я буду думать,
чем вы там занимаетесь.
- Не говори пошлостей, - сказала Лида.
- А что я такого сказал? -притворно
удивился Дорожинский.
Он заявил, что хочет выкурить сигарету.
Все молчали, пока он курил. Я - оттого, что злился, а Лида всегда была
неразговорчивой.
Я боялся, что он захочет чаю.
Наконец Дорожинский сказал: "Ухожу".
Затем, уже на лестнице, попросил стакан воды. Аида достала "Нарзан", и
Эдик, стоя, выпил целую бутылку...
- Ушел, - сказала Лида, - наконец-то.
Мне ужасно хотелось побыть с тобой наедине. Знаешь, что я ценю в наших
отношениях? С тобой я могу помолчать. С остальными мужчинами все по-другому.
Я знаю-от меня чего-то ждут. И если угощают, например, шампанским, то это
ко многому обязывает. А с тобой я об этом не думаю. Просто хочу лежать
рядом и все...
- Хорошенькое дело, - сказал я.
- Глупый, - рассердилась Лида, - ты
просто не в состоянии оценить...
С Лидой у меня все это продолжалось
год или чуть больше.
Работала она бортпроводницей. К своей
работе относилась чрезвычайно добросовестно. Работа для нее была важней
любви.
В этом смысле Лида напоминала актрису
или балерину. Будущее для нее определялось работой. Именно работой, а не
семьей.
Иногда ей приходилось летать двенадцать
часов в сутки. Она смертельно уставала. Вернувшись, могла думать только
о развлечениях.
Как выяснилось позже, она меня не любила.
Но я звонил ей каждый день. Лишал ее возможности увлечься кем-нибудь другим.
Лида была привлекательна, этого требовала
работа стюардессы. В ее привлекательности был какой-то служебный оттенок.
Высокая и стройная, Лида умело пользовалась косметикой. Она следила за
ногтями и прической. Случись пожар - она не вышла бы из дома в штопаных
чулках.
Голос у нее был одновременно ласковый
и требовательный. Лицо не казалось глупым, даже когда она танцевала или
вертелась перед зеркалом.
Как-то раз я ждал ее ночью в аэропорту.
Сначала через узкий турникет высыпали пассажиры. Затем я ждал еще минут
пятнадцать. И наконец увидел Лиду. Она шла рядом с тремя пилотами. Она
была в изящном форменном пальто и сапожках. На пилотах были теплые куртки.
Все они казались усталыми и молчали, четыре товарища после нелегкой работы...
Лиде, как я понимаю, было тоскливо со
мной. До стоинства, которыми я обладал, ей не импонировали. Например, я
был эрудитом. Вот и сейчас у меня был наготове подходящий афоризм Шопенгауэра.
Что-то о равновесии духовных и плотских начал.
Но Лида шепнула: "Я поставлю чайник".
И ушла на кухню.
Я не зря так много говорю об этой женщине.
Правда, не она - центральная героиня рассказа. Однако все произошло у нее
дома. И к тому же она мне все еще нравится.
Около часа ночи раздался телефонный
звонок. Лида прибежала из кухни, схватила трубку.
- Тошка! - закричала она. - Радость
ты моя! Откуда? На съемках? Ну конечно, приезжай. Какой может быть разговор?!
Едешь до Будапештской, шестнадцать, квартира-тридцать один... Все, жду!..
Я сказал;
- Это что же, выметаться мне, или как?
- Зачем? - сказала Лида. - Тошку мы
уложим на кухне. Она же понимает...
- Я думал, Тошка - это он.
- Что значит - он?
- Например, Тошка Чехов.
- Тошка-актриса. Работает на Малой Бронной.
Снимается в кино. Помнишь - "Мужской разговор", "Назову тебя Юркой"?..
Она играет женщину, которая падает на рельсы.
- Не помню, - сказал я.
- Она в купе с Джигарханяном едет.
- Не помню.
- Картина Одесской студии. "Назову тебя
Юркой". Может, ты и фильма не видел?
- Нет, - сказал я...
Через полчаса телефон зазвонил снова.
- Господи, - кричала Лида, -до чего
же ты бестолковая! Если автобусом, то до Будапештской. А в такси-до проспекта
Славы, шестнадцать...
- Роскошная дама, - засмеялась Лида,
- такси ей подавай...
Антонина Георгиевна мне сразу не понравилась.
Крупная, рыжая, в модной блузке с пятном на груда, она чересчур шумела.
А увидев меня, как закричит:
- Это тот самый Генрих Лебедев, который
украл из музея нефритовую ящерицу?!
- Нет, - смутилась Лида, - ты все перепутала.
Возникла неловкая пауза. Мне удалось сдержаться.
- Я, - говорю, - представьте себе -
другой, еще неведомый избранник.
- Чего это он? - поразилась гостья.
- Не обращай внимания, - сказала Лида.
Антонина Cеоргиевна подошла к столу. Зябко поеживаясь, сложила руки на
груди. Потом спросила:
- Хоть выпить-то есть?
- Все кончилось, - сказала Лида, - поздно.
Тебе уже хватит.
- Что значит - хватит? Я только начала.
Нельзя послать этого типа?
- У меня нет денег!
Эту фразу я почему-то счел нужным выговорить
громко и отчетливо. С каким-то неуместным вызовом... И даже с оттенком
торжественной угрозы.
- Денег навалом, - брезгливо обронила
гостья.
- Все равно, - сказала Лида, - уже третий
час ночи. Рестораны закрыты...
Коробку с "Русским бальзамом" она незаметно
поставила в шкаф.
- Ну и жизнь в этой колыбели революции!
- сказала гостья.
Заюц! потребовала чаю и начала рассказывать
о себе. Воспроизвожу ее рассказ дословно. Он прерывался восторженными восклицаниями
Лиды. А также моими скептическими репликами. Итак:
"Весь этот год-сплошной апофеоз! Людка
Чурсина завалила пробу. Браиловский вызывает меня. Я отказываюсь, Но еду.
Людка в трансе. Платье у нее такое страшненькое, а я целый гардероб везу.
Туфель - двенадцать пар, нет, вру, одиннадцать. Явилась, значит, с чемоданом
на площадку. Браиловский кричит: "Шапки долой! Перед вами - актриса!" Общий
восторг! Короче, Людка - в трансе. Я - в люксе. Приносят сценарий. Я три
страницы прочитала и говорю: "Дрэк, а не сценарий. Где фактура? Где подтекст,
вашу мать?.." Собираю шмотки и в аэропорт. Браиловский в трансе. Людка
прыгает от счастья... Через три недели сижу в ЦДЛ. Заходит Евтушенко с
Мариной Влади..."
- Женька Евтушенко? - спросила Лида.
"Ну... Высоцкий был иа съемках. Заходит Евтушенко. Естественно, шампанское,
коньяк... Знакомит с Мариной. У Марины, я посмотрела, ни грамма косметики,
один тон. Я. говорит, Марина Влади. Ты представляешь? А я сижу в открытом
платье и ни звука. У Женьки шары вот такие..."
Несколько раз мы с Лидой переглядывались.
Затем она сказала:
- Я с утра в резерве. Так что надо спать
ложиться.
- Ерунда, - протянула гостья, - сиди.
Успеете еще...
Тут мы услышали пошлость. Лида смутилась,
я отвернулся и закурил. Мне все это стало надоедать.
Я умылся. Затем поставил будильник на
восемь утра. То есть вел себя почти демонстративно.
Лида сложила в раковину грязную посуду.
Она казалась такой усталой. Наша гостья тоже приуныла. Потом мы все легли.
- Ой, нет, - сказала Лида, когда я тронул
ее за плечо, - успокойся, ради Бога. Поздно... Какие все мужчины - гады!
- Все! Что значит - все? - сказал я.
Но девушка уже спала. Или притворялась,
что спит...
Проснулся я около шести часов. Комната
была залита невесомым июньским светом. Я сел, огляделся и едва не вскрикнул.
За стеклянной дверью на кухне танцевала
Антонина Георгиевна. Танец был изысканный, грациозный, с нео бычными фигурами,
долгими паузами. В руке она держала легкий газовый платок. Бесшумно двигаясь,
взмахивая платком, она задевала то край умывальника, то стенные часы, то
цветочный горшок.
Глаза ее были полузакрыты. На лице я
заметил выражение тихого счастья. Этот безмолвный хореографический номер
производил ужасное и трогательное впечатление.
Я разбудил Лиду, и несколько мгновений
она следила за гостьей. Потом натянула халат, включила магнитофон и с грохотом
отворила рамы. Мне нравилось, что Лида всегда так быстро переходила от
глубокого сна к активной деятельности. За исключением тех минут, когда
я домогался ее любви...
Я посмотрел в окно. С девятого этажа
казалось, чхо ка земле царит абсолютный порядок. Газоны ярко и аккуратно
выделялись на сером фоне. Ровные линии деревьев образовывали четкие углы
на перекрестках. В эту секунду я испытал знакомое чувство, от которого
мне делается больно. Мне захотелось оказаться там, на ветру перекрестков.
Там, где человеческое равнодушие успокоило бы меня после всей этой духоты,
любви и нежности...
Гостья услышала шум и оказалась на пороге.
- Чего ты поднялась? - спросила Лида.
- Еще автобусы не ходят.
- Нужно позвонить в Москву. - Антонина
Георгиевна решительно сняла трубку.
По неумолимым законам абсурда ее тотчас
же соединили.
- Семен, - крикнула она, - ты дома?
- Ты всех разбудишь, ненормальная, -
сказала Лида.
- Семен, значит, ты дома! А я была уверена,
что ты развлекаешься!
- Тошка, перестань, - сказала Лида и
добавила: - Это ее муж...
- Я думала, что у тебя сублимация. Должен
же ты сублимировать научный потенциал?! Отвечай, вейсманистморганист!..
Где Митя? Позови Митю! Позови моего сына, негодяй! Позови, иначе я буду
звонить каждые три минуты! Причем не тебе, а самому Косыгину!..
- Перестань, - сказала Лида, - ты у
меня в гостях. Ты не должна оскорблять людей. Мне это неприятно.
Антонина Георгиевна бросила трубку.
На лице ее выступили розовые пятна.
- Поеду на "Ленфильм" и все скажу Киселеву.
Кисель меня поймет.
- В шесть часов утра? - засмеялась Лида.
- Тебе придется излить душу швейцару.
- Я скажу им все, - продолжала гостья,
- абсолютно все. Я им такое припомню! Пушкина убили, Лермонтова убили,
Достоевского сделали эпилептиком... Достоевского им не прощу! Вот кого
жалко, хоть он и украл, паскуда, мой сюжет!..
- Успокойся, - говорила Лида, - успокойся.
Ложись и спи. Дать тебе валерьянки?
- Поеду на "Ленфильм" и крикну в матюгальник:
"Да здравствует Солженицын!"...
Лида обняла ее и с трудом уложила в
постель. Мы тоже легли.
- Ненормальная, - шепнула Лида, - Тошка
- ненормальная. Я в этом окончательно убедилась. Ей нельзя пить. Ей надо
лечиться. Казалось бы, жизнь дала человеку все! Славу, деньги, общественное
положение, муж - кандидат наук, зоолог... Сын шахматами увлекается, близорукий,
правда...
- Ты понимаешь, - начал я, - кино -
это много ступенчатая иерархическая система. На заводе, скажем,
все трудящиеся более или менее равны.
А значит, тяжелым комплексам нет места. В кино же расстояние от нуля до
высшей точки - громадное. А значит, все показатели на шкале достоинств...
- Откуда ты знаешь про кино? - спросила
Лида.
- Догадываюсь. Существует интуиция...
- А про завод?
- Допустим, я был на экскурсии, читал
и вообще...
- Что ты можешь знать, сидя в этой дурацкой
библиотеке? - усмехнулась Лида.
- Да, я работаю в библиотеке. Не понимаю,
что тут смешного. По-твоему, старший библиограф не имеет отношения к литературе?
- Старший продавец ювелирного магазина
тоже имеет отношение к золоту.
- Ты не учитываешь...
- Хватит, -шепнула Лида, - я все это
слышала тысячу раз. Спи, дорогой.
- Я только хотел объяснить, что есть
внешняя сторона жизни, которую индусы называют пеленой Майа...
Но Лида уже спала. Или притворялась,
что спит...
Не прошло и часа, как отворилась дверь.
Тошка стояла на пороге в дождевике и газовой косынке.
- Все,-заявила она, - беру такси до
Комарова. Там живет Светка Маневич, и я поселюсь у нее. Буду загорать,
купаться. И еще меня привлекает живопись в духе раннего Босха.
- Какая же ты беспокойная! - сказала
Лида. - Подожди минут двадцать. Поедем вместе.
И она подошла к зеркалу. С этой минуты
Лида была так далека от нас!
Мне нравилось смотреть, как Лида одевается.
Как она причесывает волосы. То есть занимается всеми этими женскими делами.
Лично я пребываю в жестоком конфликте
с одеждой. Надевая брюки, всегда теряю равновесие. Мучительно просовываю
голову в узкий хомут застегнутой сорочки. Расправляю мизинцем подвернувшийся
задник ботинка.
Леда жила в полном мире с косметикой,
тряпками, обувью. Одевалась спокойно, умело и даже талантливо. Вся процедура
напоминала строгий классический танец.
Она тронула щеки розовой кисточкой.
Законченным резким движением подвела губы. В ее руках пронзительно чирикнул
флакон с духами. Легкий след пудры остался на зеркале.
В заключение был обеими руками медленно
натянут короткий рыжеватый парик.
- Зачем? - спрашивал я месяца два назад.
- У тебя же чудесные волосы! Лида мне объяснила:
- В парикмахерской много народу и душно.
А на работе я обязана быть интересной в смысле головы. Мы летим в десяти
километрах над землей. Расстояние ощущается, даже если не смотреть в иллюминатор.
Кто-то летит впервые, боится, нервничает. Ну и так далее. А я должна быть
в форме. Я таким образом показываю - не бойтесь! Все нормально. Ничего
особенного. Видите, как я мило улыбаюсь? Конфеты и лимонад - это для вида.
В действительности я существую, чтобы каждого пассажира заверить - не бойся.
Если уж эта красивая, юная девушка-и то не боится... Пойми, это такая роль.
Бортпроводница - не профессия, а роль...
Лида надела форменный костюм с металлическими
пуговицами. Мы спустились в лифте. Антонина Георгиевна без конца твердила:
- Еду на "Ленфильм". Буквально на одну
минуту. Плюну в рожу Киселеву и скажу. "Чиновнику - от драматической актрисы!
Распишитесь в получении!" Или - еще лучше. Зайду в художественную часть
и крикну: "Идиоты! Не может художественное целое подчиняться художественной
части!.. "
Лида ее не слушала. Моя девушка находилась
где-то вдали. Может быть, на холодном поле аэродрома. А может быть, выше,
еще выше, за облаками...
На перекрестке мы расстались. Лида села
в автобус, махнув нам рукой. Антонина Георгиевна пыталась остановить такси.
Я чувствовал себя неловко. Жаль, что
у меня не было денег. Обычная история...
- Ну, мне пора, - сказал я Тошке, -
извините. Проводить вас, к сожалению, не могу. Библиотека на территории
порта, режим довольно строгий. А мае еще надо домой заехать...
Тут я заметил, что она плачет. Это страшное
дело, когда актрисы плачут в нерабочие часы. Это ужасно. просто ужасно...
Я быстро попрощался и зашагал к троллейбусной
остановке.
Было утро. Машины прижимались к тротуарам.
Солнце поднялось над крышами. Лучи его коснулись стекол.
Оглядевшись, я неожиданно подумал, что
сижу в театре. Занавес раздвинут, свет погас. Актеры давно уже на сцене.
Реальная жизнь осталась за кулисами. И ты, как мальчишка, - бессилен. Ты
знаешь, что Яго, допустим, подлец, и не вмешиваешься. Все равно ты -не
можешь помочь. И вообще - где артисты, - где зрители? Кто за кем наблюдает?
Кому надо хлопать в финале?.. Все перепуталось... А что, если сам барометр
рождает непогоду?..
Вдоль ограды под липами желтели скамейки.
Я сел. достал из кармана помятый "Беломор". Слабость и горечь мешали подняться.
А может, это была следствием кошмарной ночи?
Через несколько минут я овладел собой.
Решил идти пешком до Горьковской и там сесть в метро. К этому времени моя
походка уже напоминала походку Брюса из фильма "Золотая долина".
Назавтра я прочитал в газете траурное
сообщение. ИЛ-124, следовавший во маршруту Ленинград-Адлер, разбился. Все
погибли. В том числе знаменитый эстрадный артист, корреспондент "Огоньке"
и несколько японских дипломатов.
Я позвонил диспетчеру аэропорта. Мне
сказали, что Леда жива. Она находилась в резерве.