Текст и фото любезно предоставлены Юрием Моисеенко (30.08.2000). Статья 
была напечатана в газетах «Трибуна» и «Новости Пскова».

СПЕЦИАЛЬНЫЙ РЕПОРТАЖ

БЛЮЗ ДЛЯ БАБЫ ДУНИ

- Ай, милок, устала жить!
- !?
- Никак Господь не приберет. Все живу и живу… Уж скоро как 82 годика, как живу. Вот родилася в энтом доме, так и живу. Ен был еще в двенадцатом году построен. Всю войну простоял и сейчас стоит. В ем еще Мишка, брат мой, жил. Сережка тут комнату снимал. Такой охальник был - не приведи Господь. Бывало, он тут с Мишкой загуляет, девки какие-то, а матка евойная приедет из Ленинграда, да разгонит. Соберется уезжать, обязательно мне наказывала: дескать, присмотри тут за моим! Да разве уследишь?!
- Евдокия Федоровна, а можно вас на память сфотографировать?
- А чего же, сымай! Только карточку пришли - я ее внучке в Париж отправлю. Или подарю. Вроде собиралась сама приехать ентим летом: правнучку показать. Викторией назвали. Муж у няе, внучки, стало быть, такой хороший. Франсуа зовут. Посмотреть на них, да потом и помирать можно. Ну чего, щелкать-то будешь?

Баба Дуня (Евдокия Федоровна)

Баба Дуня усаживается на завалинку старого дома, оправляет платье на коленях и строго-строго смотрит в объектив: в заветную птичку она уже не верит. Когда процесс завершается, она с достоинством встает и медленно уходит на свой двор, посчитав, видимо, разговор законченным. А мы остаемся на попечении новой владелицы этого старого покосившегося дома, который сегодня пользуется вниманием не меньше, чем ухоженная усадьба поэта в Михайловском. К нашему разговору с “начинающей дачницей» Верой Сергеевной Хализевой, которая 4 года назад купила эти руины, мы еще вернемся, хотя загадки тут никакой нет: просто в этом пугающем своей ветхостью жилище больше двадцати лет назад снимал комнату самый знаменитый в Америке русский писатель Сергей Довлатов.

Вера Сергеевна Хализева

Введение в … историю

        В России его узнали по редким публикациям в «Континенте», который во времена оно передавался из рук в руки. По-настоящему читающая публика открыла для себя Довлатова лишь в 93-м году, когда питерское издательство "Лимбус-пресс" выпустило неслыханным по нынешним временам тиражом (110 тысяч экземпляров!) знаменитый трехтомник, куда вошли лучшие произведения писателя. В его первой книге была опубликована небольшая повесть «Заповедник», которая придала новый интерес к традиционным пушкинским местам. Как же, именно здесь, в деревеньке Березино (а не Сосновке!) жил «анахоретом» прямой наследник по писательской линии, если не Александра Сергеевича, то как минимум Антона Павловича - питерский репортер Сергей Довлатов. Единственный после Владимира Набокова русский иммигрант, который регулярно печатался в самом престижном литературном журнале Америки – “Нью-йоркер”. Даже сам Курт Воннегут, наиболее издаваемый и любимый как нашей, так и импортной интеллигенцией писатель, не смел и мечтать о такой чести. С тех пор и пошла новая слава пушкинских мест. Поэтому каждый более-менее грамотный человек теперь, приезжая в родные места одного гения, не лишним для себя считается поинтересоваться, как в конце семидесятых жил в пушкиногорском захолустье другой гений эпохи застойного застолья. И с годами этот интерес все больше растет. Иначе как расценить запись неизвестного туриста, который, обозревая экспозицию, посвященную восстановлению Михайловского, записал в книге отзывов удивленную фразу: почему нет стенда о Сергее Довлатове? Не знаю, как отреагирует на это замечание руководство Пушкинского заповедника, но сам Сергей Донатович по этому поводу уже высказался:
- Все интересуются, что там будет после смерти? После смерти начинается история.
 
 Пал смертью храбрых от любви?
 
        Как это ни печально сознавать, но история Довлатова началась 24 августа 1990 года, когда он скоропостижно скончался в Нью-Йорке. Нынешний год можно считать, увы, трагически юбилейным – исполняется ровно 10 лет, как с нами нет этого удивительного человека. Но вот парадокс: казалось бы, времени прошло не так и много, а уже появились самые разные версии кончины писателя. Например, один из довлатовских эпигонов, Михаил Веллер, уверяет читателей, что до могилы писателя довела давняя эпилепсия, которую он усугублял обильными возлияниями. Может быть и так, но лично мне нравится история, рассказанная бывшим главным режиссером Новосибирского театра Юного зрителя, а ныне свободным нью-йоркским художником Володей Рыбчевским. Когда мы встречались с ним в последний раз, то он горячо уверял меня в том, что смерть Довлатова была по-мужски героической: во время любовного рандеву с ним приключился сердечный приступ. Пусть каждый выберет себе наиболее привлекательную версию - в зависимости от степени любви к этому писателю.
 
 Деревня, где скучал Довлатов…
 
        После этого лирического отступления пройдем вслед за гостеприимной хозяйкой в старый покосившийся домишко, где по книге и в жизни жил ленинградский диссидент. Гостеприимная Вера Сергеевна с удовольствием показывает нам комнату, где обитал будущий автор «Иммигрантки». Что можно сказать о ее внешнем виде? Приблизительно тоже самое, что написал сам Довлатов в «Заповеднике», когда впервые пришел к Михаилу Иванычу (на самом деле он был по отчеству – Федорович и приходился родным братом бабы Дуни - прим. авт.)
- Дом производил страшное впечатление. На фоне облаков чернела покосившаяся антенна. Крыша местами провалилась, стены были небрежно обиты фанерой. Треснувшие окна заклеены газетной бумагой… Комната выглядела еще безобразнее. Середина потолка угрожающе обвисла. Две металлически кровати были завалены тряпьем и смердящими овчинами. Повсюду белели окурками и яичная скорлупа…
        Так описывал свое жилище герой «Заповедника», и хотя сейчас женские руки усердной дачницы навели порядок в этом стойбище, все равно: ветхость дома уже никак не исправить. К слову, интересная может получиться ситуация: когда к следующему десятилетию со дня смерти писателя будут открывать дом-музей нового классика (в этом я почему-то абсолютно убежден), его устроители столкнуться с трудно выполнимой задачей: им нужно будет свой новодел - древний дом точно не устоит! - привести в состояние близкое к оригиналу. Для этого им потребуется запустить в него хотя бы на пару недель бригаду шабашников, получивших аванс. Что же касается экспонатов, то из личных вещей (меморий!) гонимого писателя, Вера Сергеевна обязательно сохранит для потомков знаменитое мутное зеркало, в котором отражалась по утрам помятая физиономия Сергея; вытянутая панцирная кровать, колченогий стол, да шкаф. Многочисленные исследователи к тому времени обязательно соберут и отзывы сотрудников заповедника, с которыми когда-то работал Довлатов. Например, Лида Суворова (простите - Лидия Леонидовна) ныне сотрудница НКЦ, а в прошлом методист пушкинского заповедника, с удовольствием вспоминает, каким был скромный гений.
- Выглядел он очень высоким и производил впечатление физически сильного человека, - рассказывает она, - При этом одевался по-настоящему стильно. В 70-х кожаные куртки были особым шиком, у Сережи она была.
- А вообще-то, - продолжает Лидия Леонидовна, - Довлатов походил на армянина (материнская кровь!) и производил впечатление очень угрюмого человека. Я не могу вспомнить, чтобы Сергея хоть раз улыбался. Но при этом у него было потрясающее чувство юмора. Я бы даже сказала: фе-но-ме-наль-ное! Уже потом, прочитав "Заповедник" я поняла, что многие остроты из его обычного лексикона позже легли в книгу.
        Вспоминает в прошлом заведующая библиотекой Надежда Матвеевна. По необъясненной нам причине она попросила не называть ее фамилию.
- В 77-м Сережа уже редко приезжал в Пушкинские Горы: у него начались серьезные неприятности с КГБ. Поэтому увидеть в начале сентября в Михайловском Довлатова было неожиданностью. Мы обычно не здоровались, - продолжает тихим голосом моя собеседница. - Он был очень высокого роста и, видимо, меня просто не замечал, но в этот раз мы столкнулись буквально нос к ногу. Неожиданно Сережа так душевно со мной поздоровался, что я просто оторопела. А когда уходил, то на прощанье, сказал несколько очень теплых слов. Я еще тогда подумала: обычно так расстаются перед дальней дорогой, навсегда. Так и получилось: через некоторое время мы узнали, что Довлатов эмигрировал. Я иногда вспоминаю ту встречу и понимаю: Сергей приезжал к Пушкину, в Михайловское прощаться.
Другие постоянные жители Пушкиногорья тоже обязательно расскажут, как порой отрывался в полный рост по молодости лет Сергей Донатович вместе с местными бедоносцами Сергеем Ефимовым по кличке “Чапай”, художником Петром Быстровым, фотографом Валерой Карповым (в книге он выведен под псевдонимом - “Марков”). Добавит к этим исследованиям и сама Евдокия Федоровна. Несмотря на свои 82 года, она по-прежнему хорошо помнит Сережу и все его проказы. Именно она с усмешкой рассказала автору этих строк , как однажды их постоялец… пропил свою бороду.
- Он в Ленинград был уехавши с бородой, - продолжает баба Дуня, - а вернулся бритый. Я спрашиваю: куды бороду-то дел? А он отвечает: пришел к одной бабе десятку перехватить, а та отвечает, дескать, сбрей бороду, я тебе так дам. Что делать, сбрил! Такой охальник был…
После таких откровений простой деревенской старушки, короткой экскурсии по довлатовскому дому совершенно иной смысл появляется в строчках: «Господи!… За что мне такое наказание?!… Да за все. За всю твою грязную, ленивую, беспечную жизнь…». ( т. 1, «Заповедник», стр.386)

Спасибо вам, Семен Степанович!

А закончить экскурсию по довлатовским местам можно… на городище Воронич, у могилы Семена Степановича Гейченко - легендарного хранителя Пушкиногорья и… всех обиженных тогда властью людей, которые сбегали из суетливых городов под сень живительных струй Сороти. Все, с кем бы мне удалось перетолковать во время этой командировки, поминали «батьку Сэмэна» только добрыми словами. И это понятно: по сути дела он был полноправным хозяином здешних мест. Фактически – первый секретарь райкома (к слову, очень милая женщина, ныне - почетный гражданин Пушкинский гор Анна Федоровна Васильевна), а на самом деле именно он. Даже трубу в поселке без Гейченко ведома не могли поставить: если он говорил "нет!", значит… нельзя.
В своих произведениях Довлатов постоянно подтрунивал над вкусами Семена Степановича, и в частности за его стремление сделать из Михайловского идеальный по социалистическим понятиям парк культуры и отдыха. Но при этом нужно отдать должное: если бы Гейченко приказал, чтобы Довлатова не брали на работу в заповедник даже дворником - он бы и дня не прожил бы в Пушкинских горах. Также пригрел он и другого диссидента Андрея Арьева. Видно, понимал с кем ребята связались – сам до войны сидел до войны по доносу.
И ведь жили при этом они без прописки. В те времена начальником паспортного стола была некая Мария Васильевна Богданова (ныне покойная). Вспоминает Надежда Матвеевна:
- Бывало, шумит она на Сережу и таких же, как он охламонов, распекает, а потом отпустит с миром и больше не вспоминает. До очередной проверки паспортного режима, которые регулярно проводило начальство.
Может быть, после таких откровений какая-нибудь эстетствующая критикесса поперхнется от столь грубой прозы жизни. Но реальная история заключается в том, как, например, Сергей покупал в сельском маге бутылку водки и… 50 грамм сала. Лишенным глубокомысленного пафоса сочтут и другой случай, когда маэстро, сидя в алкогольной глубокой задумчивости в кафе «Березка», методично выбрасывал на асфальтовую дорожку тарелки со своего столика. Увы, но писатель 70-х не мог соответствовать высоким романтическим стандартам литератора пушкинской поры. Он был похож на нас с вами, на нашу страну, убогую и одновременно гордую, талантливо, с кандербобелем!, пропивающую память и совесть. У Довлатова хватило смелости вывернуть собственную душу наизнанку. За это мы останемся ему навсегда благодарны: лишенцу и эмигранту-человеку, имевшему дар органического беззлобия.

Ю. Моисеенко,
фото автора.
Псков-Пушкинские Горы-Березино-Псков