Демарш энтузиастов (соавт. В. Бахчанян, Н. Сагаловский). - Париж: Синтаксис, 1985.
В Грузии — лучше. Там все по-другому. Больше денег, вина и геройства.
Шире жесты и ближе ладонь к рукоятке ножа...
Женщины Грузии строги, пугливы, им вслед не шути. Всякий знает: баррикады
пушистых ресниц — неприступны.
В Грузии климата нет. Есть лишь солнце и тень. Летом тени короче, зимою
— длиннее, и все.
В Грузии — лучше. Там все по-другому...
Я сжимаю в руке заржавевшее это перо. Мои пальцы дрожат, леденеют от
страха. Ведь инструмент слишком груб. Где уж мне написать твой портрет!
Твой портрет, Бокучава Натэлла!
О Натэлла! Ты — чаша на пиру бородатых и сильных! Ты — глоток родниковой
воды после драки! Ты — грустный мотив, долетевший сюда из неведомых окон!
Ты — ливень, который застал нас в горах! И дерево, под которым спаслись
мы от ливня! И молния, разбивающая дерево в щепки!.. Ты — юность прекрасной
страны!..
Каждое утро Натэлла раздвигает тяжелые воды Арагвы. На берегу остается
прижатый камнем сарафан, часы и летние туфли.
Натэлла уплывает, изменчиво белея под водой. Тихо шелестят на берегу
кусты винограда «изабель». А за кустами в этот момент бушуют страсти. Там
давно сидит на корточках Арчил Пирадзе, зоотехник.
Час назад Арчил Пирадзе вышел из дому.
— Арчил, — заявила ему старуха Кеке Пирадзе, — я жду. Я переживаю,
когда тебя нет. Вот смотри, я плюю на крыльцо. Пока оно сохнет, ты должен
вернуться.
— Хорошо, — сказал Арчил.
Старуха плюнула и ушла в дом. Тогда ее сын начал действовать. Он вытащил
из-под крыльца заржавленное ружье. Потом зарядил его и направился к реке.
Теперь он сидит на корточках и ждет. Наконец смыкаются воды Арагвы.
Натэлла ступает по гладким камням...
Что на свете прекраснее этой картины?! Каково это видеть Арчилу Пирадзе?!
Арчилу, который приходит в беспамятство даже от гипсовой статуи, изображающей
лошадь?!.
И тогда Арчил Пирадзе хватает свое заржавленное ружье. Он поднимает
его выше и выше. Затем нажимает курок.
Дым медленно рассеивается, смолкает грохот. Затихает далекое эхо в
горах.
— Это опять вы, Пирадзе? — строго говорит Натэлла. — Так я и знала.
Сколько это может продолжаться?! Я давно сказала, что не буду вашей женой.
Зачем вы это делаете? Зачем ежедневно стреляете в меня? Как-то раз
вы уже отсидели пятнадцать суток за изнасилование. Вам этого мало, Арчил
Луарсабович?
— Я стал другим человеком, Натэлла. Не веришь? Я в институт поступил.
Более того, я — студент.
— В это трудно поверить.
— У меня есть тетради и книги. Есть учебник под названием «Химия».
Хочешь взглянуть?
— Взятку кому-нибудь дали?
— Представь себе, нет. Бесплатно являюсь студентом-заочником.
— Я рада за вас.
— Так вернись же, Натэлла. У тебя будет все — патефон, холодильник,
корова. Мы будем путешествовать.
— На чем?
— На карусели.
— Не могу. При всем обаянии к вам.
— Я изменился! — воскликнул Пирадзе. — Учусь. Потом и градом мне все
достается, Натэлла!
— Не могу. В Ленинграде, увы, ждет меня аспирант Рабинович Григорий,
я дала ему слово.
— Я тоже выучусь на аспиранта. Прочту много книг. Можно сказать, я
уже прочитал одну книгу.
— Как она называется?
— Она называется — повесть.
— И больше никак?
— Она называется — Серафимович!
— Лично я импонирую больше Толстому, — сказала Натэлла.
— Я прочту его книги. Пусть не волнуется.
— Тихо! — сказала Натэлла. — Вы слышите? Из-за кустов доносились нежные
слова:
Ты сказала мне — нет!
И по снегу, эх, по снегу ушла.
Был суров твой ответ,
Ночь в мученьях,
ах, в мученьях прошла...
По дороге медленно шел киномеханик Гиго Зандукели с трофейной
винтовкой. Тридцать шесть лет оружие пролежало в земле. Его деревянное
ложе зацвело молодыми побегами. Из дула торчал георгин.
Завидев Натэллу с Пирадзе, Гиго остановился. Винтовку он теперь держал
наперевес.
— Вы пришли, чтобы убить меня, Гиго Рафаэлевич? — спросила Натэлла.
— Есть маленько, — ответил Гиго.
— Все только и делают, что убивают меня. То вы, Арчил, то вы, Гиго!
Лишь аспирант Рабинович Григорий тихо пишет свою диссертацию о каракатицах.
Он — настоящий мужчина. Я дала ему слово...
Тут вмешался Пирадзе:
— Кто дал тебе право, Гиго, убивать Бокучаву Натэллу?
— А кто дал это право тебе? — спросил Зандукели. Одновременно прозвучали
два выстрела. Грохот, дым, раскатистое эхо. Затем — печальный и укоризненный
голос Натэллы:
— Умоляю вас, не ссорьтесь. Будьте друзьями, Гиго и Арчил!
— И верно, — сказал Пирадзе, — зачем лишняя кровь? Не лучше ли распить
бутылку доброго вина?!
— Пожалуй, — согласился Зандукели. Пирадзе достал из кармана «маленькую».
Сорвал зубами жестяную крышку.
— Наполним бокалы! — сказал он. Закинув голову, Пирадзе с удовольствием
выпил. Передал бутылочку Гиго. Тот не заставил себя уговаривать.
— Жаль, нечем закусить, — сказал Арчил.
— У меня есть луковица, — обрадовался Зандукели, — держи. Я захватил
ее на случай, если меня арестуют.
— Будь здоров, Рабинович Григорий! — сказали они, допивая...
Две недели так быстро промчались. Закончился отпуск. В нашем промышленном
городе — тесно и сыро.
Завтра в одном ЦКБ инженер Бокучава склонится над кульманом. Ее загорелыми
руками будут любоваться молодые, а также немолодые сослуживцы.
Натэлла шла вдоль перрона. Остался наконец позади стук колес и запах
вокзальной гари. Забыта насыпь, бегущая под окнами. Забыты темные избы.
Забыты босоногие ребятишки, которые смотрели поезду вслед.
Девушка исчезла в толпе, а я упрямо шел за ней. Я шел, хотя давно уже
потерял Бокучаву Натэллу из виду. Я шел, ибо принадлежу к великому сословию
мужчин. Я знаю, что грубый, слепой, неопрятный, расчетливый, мнительный,
толстый, циничный — буду идти до конца.
Я горжусь неотъемлемым правом смотреть тебе вслед. А улыбку твою я
считаю удачей!