Текст любезно предоставлен Юрием Моисеенко (30.08.2000).

Поэта и актера Псковского театра кукол Николая Либикова представлять на страницах “Новостей Пскова” не надо. Его стихи, ”наполненные горечью и злостью”, а порой язвительным сарказмом, не раз публиковались в газете. Но на этот раз, едва успев стать 40-летним, он решил попробовать себя в качестве... мемуариста и сказочника. Поводом к мемуару стало приближающееся 200-летие со дня рождения Александра Сергеевича. Правда мемуар у Н. Либикова получился несколько странный (а сказка немного грустная). Но эта небольшая история не только вносит свой вклад в развитие отечественной пушкинистики, но и проливает свет на жизнь другого выдающегося человека. А сказка... Сказка — это сказка. Впрочем, наше вступление несколько затянулось, а посему слово — автору.

Во то время в небольших городках тогда советской, а ныне ближне-зарубежной Эстонии существовала профсоюзная мода ездить в различные места необъятного Союза с познавательными целями. Собирались обычно люди, шли в профкомы своих предприятий и просили на эти цели деньги. И что самое интересное, они (люди) их (деньги) получали. Заказывали потом автобусы и, что считалось вполне нормальным, свободные места занимали обычно родственники водителя. Так вот, отец мой был тем самым водителем-путешественником, а я считался родственником оного. Другими словами — сыном. Сейчас даже трудно сказать, куда мы только ни ездили. Кажется, весь Северо-Запад исколесили. Но особый разговор — Пушкиногорье. Михайловское, Тригорское, дом Осиповых-Вульф, парк уединенный... Взволнованно-восторженное дыхание экскурсовода. И, конечно же, стихи Александра Сергеевича: «Здравствуй, племя младое, незнакомое...»

В одну из таких поездок, а было это в середине 70-х, наша дружная группа из крошечного эстонского городка Силламяэ расположилась отдыхать среди ларьков (не путать с современными российскими!) в ожидании, пока новая команда туристов не скроется в доме поэта...

Чуть в стороне, наверное, тоже дожидаясь своей очереди, отдыхали другие туристы, а немного поодаль от них курил высокий, слегка седоватый экскурсовод. Видимо, было в нем что-то притягательное, потому что разомлевшие на сильном солнышке экскурсанты разных групп как-то быстро скучковались вокруг него, доставая из карманов курительные принадлежности.

— А скажите, пожалуйста, — вопросил один из этого окружения, — правда ли, что декабристы не взяли с собой на Сенатскую площадь Пушкина потому, что не верили в свою победу и берегли Александра Сергеевича как великого поэта?

Мужчина сделал глубокую затяжку, как-то сосредоточенно посмотрел поверх голов и произнес:

— Ладно, здесь все свои вроде бы...— начал он довольно неожиданно. — Об этом обычно не принято говорить, но тогда и Пушкин не был так возвеличен, да и среди декабристов поэтов было немало. А не взяли они его с собой потому, что боялись. Пушкин по характеру был холериком и вообще человеком непостоянным и непредсказуемым. Сегодня он сидел с ними в одной компании и осуждал самодержавие, а завтра шел к царю с хвалебной одой... — еще одна глубокая затяжка. — Но... извините, мне пора.

Сообщив такую далеко не каноническую трактовку Сенатского путча, мужчина отправился к своей группе, высокий и стройный. А вечером того же дня, когда уже были поставлены палатки и разложен костер на берегу Сороти, я сидел в стороне, кормил комаров и почему-то не мог забыть удаляющуюся спину этого сильного человека. А не так давно рассказал я эту историю моему знакомому музыканту Игорю Митрофанову. Тот молча принес какую-то книгу и, не показывая мне ее, спросил:

— Ты бы смог узнать того экскурсовода по фотографии?

— Конечно!

Он показал мне фото, прикрыв рукой подпись:

— Это он?

— Да!

Рука соскользнула с листа, и я увидел два слова — «Сергей Довлатов».

Такой вот подарок мне сделала судьба, не подумав предупредить о своих действиях. Подарила встречу с неизвестным тогда широкому кругу людей человеком, имя которого теперь является знаковым при определении "современная русская литература".